"Бавария ист айн кляйн расписной васисдас, приветливо отворивший свою деревянную форточку, через которую аккуратный фриц (одер ганс, одер ральф, одер, я уж не знаю, карл) отпускает заезжему туристу положенную порцию режущего горло альпийского люфта, кнайп-процедурен, вайсвурста, гебиргбахсфореле унд зо вайтер унд зо он.
     После Баварии даже и ничего, кроме «гитлер-капут», на хох-дойче не знающий человек начинает лаять на немецком, как Гога Пилюкин и Хоттабыч.
     По наивности я притащил с собой читать с десяток русских романов: Славникову, Проханова, Гандлевского, Сорокина. За неделю, одурманенный изучением пухлых меню, не осилил ни строчки: изящные славниковские метафоры и тонкие остроты Гандлевского ухнули в жирный блинный суп да там и сварились.
     Нашего языка тут не хватает, на нем здесь, как на консервах, – голодно; да и вообще – ни один язык, кроме немецкого, не приспособлен для передачи ощущения изобилия, округлой выпуклости заснеженного склона, ломящегося стола, какое схватывает тебя за жабры в Баварии.
     Тут нужны длинные немецкие слова, плотные, дородные, туго набитые, каждое – как откормленная такса; нужно знать науку менеджмента немецким предложением, управлять которым так же не просто, как целым выводком этих собачек на коротком поводке; зато если уж они слушаются тебя, то дотащат куда угодно. Монастырь Этталь? Гармиш-Партенкирхен? Берхтесгаден? Тегернзе? Обер Штауфен?
     Главная особенность Баварии – исполинская уютность, мнимая миниатюрность.
     Вот лепятся к заснеженным склонам гензель-и-гретелевские избушки, способные принять, если надо, выездную сессию ООН; вот гудят-покряхтывают изразцовыми печками скромные трехэтажные крестьянские хижины, опоясанные на уровне второго этажа небольшими балкончиками, на которых может приземлиться дивизия люфт-ваффе; вот каштановые биргартены, в которых сидят себе опереточные старички, за вечер уговаривающие бочку пива на четверых…"
____________________